Ночная смена - Страница 171

171

— Получается так, что с трех человек морфуша разожралась.

— Сидячий образ жизни. Нарушение обмена веществ. Да может и была толстой.

— Сережа, а по тряпкам там с размерами разобраться нельзя было?

— Нет, Николаич, у меня не получилось. Не силен я в этом. Не барсучьи же следы или там заячьи… Это вон лучше любой женщине показать — они лучше скажут. Мы тряпки отдельно сложили и велели не трогать.

Интересную беседу нарушает явившийся Семен Семеныч.

Задумчиво предлагает ехать спать.

И в два приема кумпания оказывается в «кубрике»… Николаич делит смены и все, кроме часового, валимся как в омут…

Последнее, что слышу — тихое бурчание своего соседа Саши:

— Козла-то им зачем было стрелять…

Седьмой день Беды

В джунглях жарко и сыро. И душно. Роскошными игрушками порхают здоровенные бабочки и попугаи. Немного странно, что и бабочки, и попугаи практически одинаковы по размерам. Но смотрятся они на сочном зеленом фоне листьев, листочков и листов — и листищ — роскошными пятнами, очень гармоничными, что часто бывает в природе, когда плохо сочетающиеся на холсте или бумаге цвета легко уживаются в оперении попугая или раскраске насекомых… Солнце бьет в глаза и пятнает тенями зеленое буйство вокруг.

Не могу понять, куда делись кумпаньоны — вроде бы они должны быть рядом, но я никого и не слышу, и не вижу. Зачем-то я тащу в руках тостер с волочащейся за ним вилкой на шнуре. Белый шнур, белая вилка.

Тостер необходим. Это я точно знаю. Просто уверен. Совершенно железно.

Впереди мелькает человеческий силуэт.

Спешу, как могу, но ноги словно проскальзывают, и двигаюсь я медленно-медленно.

Силуэт приближается и я четко вижу, что это женщина, причем молодая.

Олька!

Точно, ее спина. Правда, волосы почему-то длинные, а у Ольки всегда под мальчишку стрижка. О, это отлично, что встретились. Видно ей как-то удалось добраться из Хибин.

— Эй! — хочу ее окликнуть, но глотка пересохла и получается тихо и сипло.

Она впрочем, услышала — и поворачивается, неожиданно оказавшись совсем рядом.

Нет, это не Олька. То есть и Олька тоже, но больше — та девчонка с крысом на плече.

Мертвая девчонка — Олька с мертвым взъерошенным крысом.

Пушистые волосы сбились в паклю жгутами, как у наших недоделанных уиггеров, лицо сохранило приятный изящный абрис, но щеки смякли, кожа полупрозрачная как грязный воск и на обнаженной груди отвратительная сетка зеленых трупных вен… Страдальческий оскал полуоткрытого рта с обсохшими зубами медленно меняется на мертвую улыбку, глаза широко открываются — узнала меня!

Деревянно протягивает в мою сторону тонкую руку с крошечной ранкой на указательном пальце, отчего мертвая и какая-то мятая грудь — обвисшая и с трупными пятнами вздергивается совершенно нелепым рывком — и я прекрасно понимаю, что сейчас дохлый крыс со слипшейся шерстью проскочив по ее руке своим мертвецким скоком прыгнет мне в лицо.

— Наконец-то созрел для ночных поллюций? Можно поздравить? — радостно спрашивает меня братец.

— Не — с трудом шевелю пересохшим языком — это Оле Лукойе недоглядел. Всучил мне твой профессионально ориентированный сон!

— А что приснилось? — с интересом спрашивает с другой стороны Саша.

— Мертвая голая девушка с мертвой крысой на плече.

— Жалкий извращенец-подражатель. Считаешь, что если мне приснятся толпы обдриставшихся и взахлеб орущих младенцев — то это будет твой сон?

— Обязательно! — тут я уже немного прихожу в себя и вижу, что свет горит, наши ребята уже большей частью встали и собираются.

— Ладно, вставай. Тут рукомойник один, так что уже толпа собралась.

— А Николаич где?

— Пошел уточнять, что там нам светит. А Володька — к БТР похрял.

— А насчет завтрака что?

— Ты глаза разлепи сначала…

Cовет хороший. Разлепленные глаза показывают довольно идиллическую картину — наши уже проснулись все, я последний валяюсь, как ненужная вещь. Кряхтя и потягиваясь, встаю. Это монументальное событие остается незамеченным публикой. Озадаченный Дима с Ильясом рассматривают вчерашнюю малопулечную снайперку, Братец копается в какой-то рыхлой исписанной и исчерканной тетради, совершенно антисанитарного вида, Саша роется в вещмешке, а Серега то ли сочиняет стихи, то ли просто дремлет с открытыми глазами, прислонившись к стене и скрестив на груди руки, как и положено романтическому, влюбленному герою. Непонятно, куда делся Семен Семеныч — ночевал он с нами, ну да, скорее всего — в больницу уже побег, к сыну.

Чтоб добраться до рукомойника, приходится вылезать на улицу и стучаться к соседям. Открывают не сразу и общее впечатление, после того как под строгие окрики — Дверь закрывай, не май месяц! — проскакиваю внутрь — довольно диковатое. Народ тут сидит буквально как лягушки в банке. Под строгими взглядами торопливо плещусь в холодной воде, вместо чистки зубов скорее обозначиваю это действо и поскорее возвращаюсь в наши хоромы. Да у нас тут хоть балы закатывай — так просторно в сравнении с соседями.

— Кстати, братец! Ты вчера грозился пересказать мне все, что я пропустил на семинаре.

— Легко. Садись — слушай! Что-то ты изумился?

— Да был уверен, что ты начнешь отбрехиваться, говоря — да ты и сам врач и так все знаешь…

— Э, какой с тебя врач! Короче — слушай мудрую мудрость наимудрейших и умудренных мудростью мудрых.

Братец вертит в руках свою замусоленную тетрадищу, по-моему даже переворачивая ее вверх ногами, хотя кто ее поймет — где там у нее верх, а где низ.

171