Ночная смена - Страница 185

185

— Не передергивайте! Есть же определенные правила, которые и делают человека отличным от животного!

— Ага. И что делать с вроде бы человеком, если он сам добровольно отказывается от человеческого в себе? Если вместо того, чтобы быть человеком, он становится бешеной собакой?

— Вы сравнили — собаку и человека.

— Ну, немножко оскорбил собак, перетерпят. Вы же им не расскажете?

— Не занимайтесь шутовством! Человек — не собака.

— Именно. Поэтому с человека и спрос выше. И к слову — бешеная собака становится такой из-за болезни. Нет ее вины в той смертельной угрозе, которую она несет. А человек — делая свой выбор в сторону чистого Зла — совершенно доброволен и разумен. И потому он страшнее бешеной собаки. И если бешеную собаку можно остановить, только выбив из нее дух, то и человека такого можно перевоспитывать соответственно.

— То есть вы вот так вот — за смертную казнь?

— В некоторых случаях — да.

— Но ведь не Вы дали этим людям жизнь! И не вам — вашему государству — ее отнимать!

— Будь это люди — может быть, я с Вами и согласился. Но если они только подобны людям внешне, а вот по сути своей — нелюдь до костного мозга?

— Нелюдь — это фэнтези. Человек если выглядит как человек — то и внутренне — человек! — девица уже так возбуждена, что говорит вовсе не шепотом.

— Чушь! — встревает Надежда. — Тупая уродская чушь для дебилов!

— Согласен с коллегой. Еще как бывает. В Новокузнецке например были такие — про Спесивцевых не доводилось слыхать?

— Нет. Но это отдельный эпизод. А отдельные эпизоды ничего не доказывают!

— А я думаю, что доказывают. Хотя бы то, что в отдельных случаях люди становятся такой нелюдью, что любой зомби мне лично милее и симпатичнее.

— Я не думала, что медики могут быть такими свирепыми! И это как раз подтверждение именно тому, что с виду люди — а по-настоящему — нелюдь — те, кто готов убивать, как вы!

— Да заткнись ты, без тебя тошно! — взвизгивает бесцветная звезда. Ему дурно…

Молчим. А что тут скажешь. Либерастия — тяжелая хворь…

Колонна из наших трех машин втягивается в город. Саша, повернувшись, спрашивает — не хотим ли мы глянуть из его закрытого бронированным стеклом оконца. Звезды отказываются, Надежда тоже не рвется, а я пробираюсь вперед. Честно говоря — не хочется смотреть на мертвый город, где все знакомо с детства. Надо бы быть готом для получения от похорон удовольствия, а я не гот… И потому знакомое и дорогое лицо, ставшее мертвым — тяжко видеть. Но вот снять маршрут — надо, хотя это получится дублирование оператора-профессионала.

БТР идет впереди, распихивая стоящие как попало машины, периодически пробивая колонне дорогу сквозь пробки — дури в этом агрегате — чудовищно. Несколько раз попадаются движущиеся машины — но контактировать с нами они не рвутся, а в паре случаев резко уходят в сторону, избегая встречи. Совершенно неожиданно что-то шлепается нам на крышу, Серега дергается и лепит длинной очередью из ПКТ.

— Ушел, сволочь! Проворный, как обезьяна! И сообразил от очереди увернуться.

Веселуха, однако.

Пытаюсь понять, как мы ехали — пока прикидываю — вваливаемся в какой-то парк. Спрашивать у Вовки неловко, обязательно съехидничает. Простая душа.

Просветление ума наступает, когда вижу павильон метро «Пионерская». Это мы, значит, по Удельному парку пилили.

У метро зомби кучей. Успеваю заметить, что и внутри похоже битком… Даже не хочется думать, что творится внизу.

Прибавляем газу — и я определенно хренею, увидев нескольких эльфов. Мертвых эльфов в причудливой одежде, причем вроде как у одного из них видны длинные уши — и дальше страшно окровавленный — гном. Гномша, то есть. Своими вычурными одеждами они странно выделяются среди обычных мертвых горожан. Толстая гномиха стоит как тумба. Что за дьявольщина…

— Тут у Черной речки толкинисты собирались, ролевики. Видно не помогли мечи. — замечает тоже удивившийся Саша.

Ну да, деревянными-то мечами не навоюешь…

Николаич вызывает Вовку. Замедляем ход. Величественное здание Военно-Морской Академии горит. Как-то неспешно, с достоинством горит. Огонь не рвется полотнищами, не жрет торопясь добычу — но видно, что сгорит все дотла…

Не к месту вспоминаю рассказ деда о том, как в блокадную страшную первую зиму горел дом на углу Разъезжей улицы и Лиговского проспекта — медленно, спокойно — этаж за этажом несколько дней…

А на первом этаже была библиотека и умирающие от голода и холода сотрудницы выносили книги и упрашивали редких прохожих взять эти книги, чтобы те не достались огню… Вот рассказать об этом маленьком человеческом подвиге обидевшейся пигалице — так ведь не поймет, ляпнет привычно уже что-нито о тупых совках, погибавших зазря во имя мерзкого тоталитаризма…

— Странно — ни одного курсанта не видно — ни живых, ни мертвых — замечает Серега.

— Были бы живы — Академия бы так не горела…

Трудно передать, как приятно после проскока по Петроградской стороне выкатить к стенам наших тет-де-понов. Быстро въезжаем в ворота и очень скоро останавливаемся на площади у собора. Володька под конец отмачивает неожиданный трюк — вылезает из люка по пояс и, дав задний ход, рулит ногами, встав на рулевое колесо. Когда вылезаем — оцениваем его виртуозность — так многие четко и легковушку не припаркуют.

Встречающих понабежало много. Николаич тут же организует разгрузку, причем по каким-то критериям часть вещей складывают на площади, часть волокут к нам в караулку, а часть прибирает команда грузчиков, пришедших с Хранителем.

185