Ночная смена - Страница 232

232

Гарнизонные и курки — те забились внутрь. Ну, там сейчас теплее, конечно, хотя пока наоборот жарко — броники, сумки, запас боеприпасов — и взятый с собой на всякий пожарный сухпай и фляги — весят густо. Предполагается, что нас забросят к югу от завода и мы начнем действовать оттуда — и лишний груз можно оставить в технике. Хотя, сомневаюсь я в том, что наши на это пойдут — пропадет что — хрен кого найдешь потом и хрен чего докажешь.

Едем медленно. Рядом грохает выстрел — мальчонка со складной СВД горделиво задирает нос — свалил стоящего метрах в 150 от дороги обглоданного мужика.

— Ты зря так лупишь по всему подряд. Винтовочку-то не напрягай зря.

— Тебе-то чего? Ты что возбудился? Я — снайпер, а ты кто? Сиди со своей допотопной берданой, охотничек!

— Снайпер говоришь? Хорошо, скажи, будь добр — что такое тысячная? Формула тысячной? Цена щелчка барабанчика ввода боковых поправок?

— Да чего ты ко мне докопался, толстый? Я те что — школьник?

— Ты не снайпер, ты мотострелок с винтовкой. И не надувайся — у таких как твоя винтовочек при настреле более тысячи выстрелов заклинивает затвор в затворной раме. После этого — только неполная разборка винтовки. И так далее. Ты сколько выстрелил уже?

— Откуда я помню? Я че — компьютер?

— Если ты снайпер, а не пулеметчик — то должен это знать, настрел у тебя не ящиками. Вот и прикинь — как оно будет — если твоя заклинит в самый неподходящий момент, а толстого рядом не окажется? Дальше: пистолетная рукоятка коротка, мизинец висит в воздухе. Значит — увидишь ломаные носилки или велосипед — снимай резину с рукоятки и натягивай на пистолетную рукоятку. Понял?

— А почему — сломанные носилки только для этого годятся?

— Потому что целые нужны будут в дело. Затыльник приклада — голое железо, удерживать приклад в плече одинаково во время стрельбы сложно. Значит надо намотать пластырь, изоленту. Можно нас попросить — глядишь какой затыльник и найдется.

— Ты дядьку сынок слушай. Дядька дело говорит — заявляет сапер, остренько покосившись на Андрея. — И за толстого извинись, кстати.

— Да отвалите вы от меня. Чего прицепились, сам знаю, что делать. — снайперишко обиженно нахохлился. Андрей коротко подмигивает саперу. Тот в ответ ухмыляется.

— Что, действительно клинит после тыщи выстрелов?

— Ага. Где-то с четверть таких браковок.

— Мда… мрак…

Останавливаемся у каких-то домиков. Вокруг валяются всякие домашние вещи, которые дико смотрятся посреди улицы — видно тут хорошо помарадерили. Сапер подбирает себе пухлую подушку в наволочке, пристраивает ее себе под задницу. Предложенную ему пенку-сидейку отвергает — так привычнее, да и потом горит наверно это пенка хорошо. Последнее явно отмаза, потому как на замечание Андрея о том, что если тут так все будет гореть, то нам и без пенок хреново придется, пропускается мимо ушей.

— Чего ждем?

— Танки еще не приехали.

— Ясно.

Пока ждем прибытия тяжелого железа бойцы потихоньку шарятся в близлежащих коттеджах. Николаичу это не нравится, мы остаемся сидеть как сидели, да и приданных Николаич не отпускает — токо слезть, ноги размять. Правда ничего и не происходит — шарящие ничего не нашли — «все уже украдено до нас», зомбаков не попалось ни одного, так что тишь.

Единственно, кто работает — так это наш ботан-связист. Вроде как он проникся важностью своей задачи или просто нравится ему болтать с приятелями — но связь с соседями он держит четко.

Николаичу — видно с утра хворь достала — и это не по душе.

— Ты поменьше трепись — если нас слушают — слишком много знать будут.

— Так я ж о пустяках!

— Из пустяков можно тоже выводы сделать…

Кронштадтские продублировали связь — прикомандировав в каждую группу двоих своих — связиста и координатора. Ясно ребятки треплются вроде бы о ерунде. Но может Николаич и прав. Связываюсь с начальством — врач оториноларинголог оказывается. Развернули они свой пункт практически на льду — под прикрытием корабельной артиллерии. Ну, это умно, мало найдется охотников их там обижать. Определяемся по порядку взаимодействия. Так мне от него и не перепало матобеспечения, ну да живы будем — сквитаемся.

— Заводи! Выходим на исходные!

Все рассаживаются по местам, БТР под нами фыркает и дергает вперед.

— Хорошо, что мы первые идем, а то от маталыг нам в морду накидало бы дерьмища! — орет мне в ухо Андрей. Киваю в ответ.

Мотает нас сильно — водила прет не разбирая дороги.

Хоть мы тут уже ездили — не могу сориентироваться. Вроде мы должны выкатиться с юга, но что-то забираем слишком к Петергофу.

Водила дает по тормозам, Николаич орет: «Не стрелять!»

Нам навстречу бежит расхристанный мужичонко, видимо выскочил из какой-то ямы — только что его было не видно. Он явно живой, машет руками и орет: «Я живой!!! Живой!!!»

Добегает до борта, тычется как очумевший, смотрит на нас снизу вверх дикими глазами. Видок у него жуткий, впору забубенному бомжу — и воняет от него дерьмищем, рвотой и страхом. Но что-то в лице — а у него именно лицо, а не синяковая рожа — говорит, что это нормальный человек, только вот хреново ему пришлось. Лицо осунувшееся, голодное и глаза ввалились как у старой лошади.

— Вы — военные? Вы — военные?

— Да. Из Кронштадта. Ты кто? Откуда?

Мужик садится прямо у колеса, его колотит и он начинает плакать каким-то лающим сухим плачем — без слез. Жутко, когда так рыдает взрослый — и явно не трясогузный мужик.

Тут мне надо работать. Соскальзываю с брони, слышу, как Николаич прыгает следом, крикнув: «Наблюдать! Всем — по секторам. Нечего тут таращиться, мы разберемся!»

232