Ночная смена - Страница 296

296

Вдруг деда по его словам как толкнуло что-то, и он нагнул голову. И его как колом ударили — в тот же миг немецкая пуля скользнула вдоль спины, распоров наполы шинель, перебив ремень и просадив навылет ягодицу. Тут же мерзкое тепло в штанах — кровь потекла. (Я не от одного деда слышал, что при ранении эта теплая мокрядь ощущается человеком как что-то опасное и мерзкое.)

Дед пополз обратно, вначале даже обрадовавшись, что и жив остался и обратно вернуться не стыдно, съехал в окоп и заковылял туда, где сидел комбат-капитан. Рядом был фельдшер и пара искалеченных пулеметов. Дед сказал, что ранен. Фельдшер развел в стороны половинки шинели, глянул, сказал: «Повезло тебе. Идти можешь?». Дед ответил, что может. Капитан велел бросить винтовку в тупичок — ответвление окопа, где уже лежали кучей полтора десятка винтовок, и идти к санитарам. Что дед и сделал.

Оказалось, что поступил легкомысленно — за поворотом траншеи нога просто отнялась, и дед позорно повалился. Опереться было не на что, да еще и портки, распоротые сзади пулей сваливались, и их надо было придерживать. Да еще ведь и слабый, голодный. Кое-как вскарабкался по стенке и волоча совсем уснувшую ногу пошкандыбал к землянке, где были санитары. Перевязали. Уложили на нары.

А потом ждали вечера — для эвакуации день не годился, все было пристреляно. Что-то санитары ели, дед попросил у них поесть, на что они ответили: «раненым в живот есть нельзя!» — «Так я ж не в живот ранен!» — «А нам виднее!»

Ну да грех их винить — сами голодные были, а таскать раненых — работа тяжеленная.

Дальше госпиталь. Злющая докторша, осмотрела деда через несколько дней после прибытия, да и то после настоятельных его просьб — от раны шел уже тяжелый запах.

Докторица мстительно просадила зондом по раневому каналу — дед аж оставшимися зубами заскрипел. Потом вынули попавшие в рану лоскутья тряпок. Отстригли омертвевшую ткань. При этом чертова баба словно специально старалась сделать побольнее.

Дед провалялся в госпитале полгода. На его счастье попал к другой докторше — и с ней дело пошло на лад. Очень трудно было восстановить функцию ноги — пуля выдрала здоровенный кусок мышц. Постепенно дед все же стал ходить, сильно хромая, но из всех сил, стараясь ходить ровно. Не хотелось к жене возвращаться после войны калекой колченогой.

Все-таки он выздоровел. А его сосед по палате, которому осколок вбил в задницу разбитую вдрызг стеклянную флягу — умер.

Из команды выздоравливающих деда забрали в артиллерию. Во взвод топографической разведки артполка.

(Cразу признаюсь — когда дед рассказывал про деятельность топографической службы — я и половины слов не понял. Одно усвоил — хоть дед и имел отношение к разведке, но в тыл к немцам не ходил, языков в одиночку не таскал. Потом, правда, вроде понял, что это была за работа.

Для успешной работы артиллерии надо как можно точнее определить — где установлены орудия. Привязать пушки к местности и максимально точно нанести эти позиции на карту. Чем точнее привязался и нанес — тем проще готовить данные к стрельбе и тем точнее будет стрельба. Учитывая, что, как правило, позиции батарей были не в цивилизованных местах, набитых геодезическими знаками и приметными ориентирами, это становилось непростой задачкой.

Мало того, все прекрасно понимали, что и противник постарается привязаться по ориентирам — и если поставить пушки возле приметного ориентира — враг этим обязательно воспользуется. Потому и наши и противник хитрили, стараясь максимально усложнить друг другу привязку целей к ориентирам.

В общем тщательная, незаметная, кропотливая работа, которую военные журналисты не видят, а кинооператоры не снимают. Видят результаты этой работы пехотинцы и танкисты, которые лезут в атаку после артподготовки. Вот тут сразу заметно — как артиллерия отстрелялась. И жители города тоже это видели. Чем лучше наши артиллеристы учились работать, тем реже и жиже становились артналеты.)

Полк принимал участие и в контрбатарейной борьбе. Только после смерти деда — я понял насколько ювелирной, филигранной была работа артиллеристов под Ленинградом.

Тем более, что каждый снаряд был большой ценностью — те артиллеристы, которые служили в Первую империалистическую любили говорить — каждый снаряд — как хорошие сапоги стоит! Одного такого ветерана (с целью подкузьмить) молодые солдаты как-то спросили: «Ну, это от полковушки снаряд стоит как пара сапог. А от наших сколько стоит?» На что мужик снисходительно посмотрел на зелень и ответил: «А от наших — как пара сапог со шпорами».

Подумал и добавил: «Хромовых, конечно».

Потом эта шуточка — «Пальнули, аж шпоры зазвенели» долго у артиллеристов ходила.

Но правда в шуточке была — за бесполезный расход снарядов драли нещадно. Потому старались работать на совесть. Да и не только потому — большая часть были ленинградцами, родственники в городе жили, потому ненависть что к немцам, что к финнам была осознанной, четкой, ясной. Практически у каждого кто-нибудь из родственников или знакомых умер от голода или был убит при бомбежке или артобстреле. Командование части отпускало периодически особо заслуживших — домой сходить. После этого бойцы еще больше свирепели. Были и потери — одного из знакомых деда осколком свалило на пути в часть.

Деду же идти было не к кому — бабушка с сестрой и детьми успели эвакуироваться буквально в последние дни, на одном из последних эшелонов.

Помимо привязки по местности и топразведки работы и тут было много. Чем лучше окопаешься — тем меньше потери. Копали много. Опять же делали блиндажи для жилья, для служб, погреба под боезапас, капониры и много чего еще.

296