Ночная смена - Страница 213

213

— И прямо так вредно?

— Ну, на Западе такого «молодежного» пойла нет. Было, но запретили. Показатель?

— Возможно.

— А для меня больший показатель, что коллеги из Джанелидзе говорили, вал идет панкреатитов у молодых совсем пациентов — да и на вскрытии — печенка у современных двадцатилетних — как у сорокалетних. Это для меня тоже показатель.

— Ладно, не такое пили. От одной не развалимся.

— И еще раз напомню — нам сейчас панкреатиты лечить сложно будет. И цирроз — тоже.

— Да поняли. Поняли…

— И нестояк еще до кучи!

— Ох, поняли… Хватит уж, а?

Общее собрание — или митинг — начался даже чуть раньше. Как я понимаю, собрались если и не все, то многие. Толпа жужжала, как большой рой пчел. Во всяком случае, так было слышно из нашего салона. Вместо трибуны использовали нашего «Найденыша».

Пока мы собирались, в толще толпы началось какое-то движение — как оказалось, кому-то били морду. Но за помощью ко мне никто не обратился, так что я и не понял — что там было такое. Наверное, отголоски разборок родителей с протестантами.

На БТР залез Овчинников. Голос у дядьки поставлен хорошо, не особо надсаживаясь, командир изложил вкратце ситуацию:

— Петропавловцы и петропавловки! У нас осажденная Крепость, каждый человек на счету, требуются общие усилия и потому от каждого, кто в Крепости находится, требуется полная самоотдача. Иначе не выживем. Поэтому безделье и всякое вредительство, снижающее нашу обороноспособность — является преступлением. Личной угрозой каждому.

Перед гарнизоном ставится вопрос — выгнать из Крепости трех типов, от которых пользы нет, а вред — есть? Работать не хотят, хотят Власти. При этом провалили самую простую задачу — и с большими потерями. Мало того, вчера один из их компании напал на медсестру в медпункте с целью изнасилования, за что и был убит.

Вот эти субъекты.

(На БТР поднялись двое уже виденных мной утром — и Друг Покойного. Поднялись даже где-то спокойно. Не знаю, то ли Михайлов пообещал им всяческих чертей в случае сопротивления, то ли пока не понимают, что дело идет к концу. Раньше-то еще и не такое сходило с рук…)

— Я требую, чтобы нам также дали слово! — голос у Друга Покойного тоже отлично поставлен.

— Наговорились, хватит — обрезает стоящий внизу Михайлов.

— Нет времени на дебаты. Сейчас те, кто считает, что выгонять этих дармоедов не надо — встает сюда, за БТР. Если таковых наберется больше половины — останетесь тут. Если меньше — вам в Никольские ворота — ну или в Иоанновские. — Овчинников спокоен, как сидящий в Зоомузее Березовский мамонт.

— Я требую, чтобы хоть видимость законности была соблюдена!

— Будет соблюдена законность. Не видимость ее. Мы всего-навсего выгоняем вас оттуда, где вам не нравится. Как это делали в демократических Афинах. Вы при этом не являетесь гражданами Петропавловской крепости, никаких оснований для вашего нахождения здесь нет — и по правилам за хулиганство и неподобающее поведение сотрудники Заповедника имеет право выставить вас вон.

Тем временем из толпы выходят люди. Набирается неожиданно сотни три.

Но по сравнению с остальными — это очень немного.

Не половина.

Дальше правозашитник пытается что-то прокричать, но его ловко сдергивают с брони. В скором времени всех троих тащат мимо нас — в ворота.

Тут происходит задержка. У ворот лежит жердь, к которой привязан упокоенный вчера Надеждой деятель.

— Покойничка своего захватите — для достойных похорон — удовлетворенно говорит Михайлов.

— И не вздумайте в Неву выкидывать — тут вам не Ганг — добавляет полный мужик — он как раз в день нашего прибытия сюда отводил женщин в тюрьму.

— А если мы откажемся? — нагло спрашивает один из троих остракизнутых.

— Я рассказал этому парню, что вы назвали его обезьяной. — Михайлов показывает на казаха — пулеметчика, который с непроницаемой физиономией наблюдает за всем этим сверху.

— И что? Расстреляете нас, сволочи?

— Нет. Он вам прострелит по одной ноге каждому. И если не уберетесь быстро — прострелит и другую. А потом руки. Он знаете неторопливый. Но меткий. Хотите попробовать?

— Оружие нам дайте!

— Уже давали. Результат известен. Ни черта вы не получите!

— Минутку! — к группе подошел тот самый дылда — омоновец, который Дункан.

В руках у него швабра с какой-то гнусной тряпкой.

Что особенно удивляет — наиглупейшее выражение его лица.

— Эта, вы покойному кем приходитесь — вдовой или вдовцом?

— Что за издевательство!?

— Эта, никакого издевательства. Просто вам по наследству — вот штанишки покойного причитаются. И можете швабру взять — все какое-никакое оружие. Глядишь, еще и станете людьми, по примеру дарвиновской обезьяны.

Правозашитник плюет нам под ноги.

— Мы вернемся! И вы еще горько пожалеете, быдло, мразь…

— Еще слово — и я тебя прострелю — серьезно и как-то очень убедительно говорит Михайлов.

Фонтан затыкается. Трое, взяв жердь с трупом, идут в ворота.

Следом проходят двое автоматчиков из службы безопасности Заповедника.

Толпа начинает расходиться.

Ворота закрываются.

Концерт окончен.

— Самое паршивое, что они действительно вернутся — задумчиво говорит Михайлов.

— Это — вряд ли — отвечает ему Дункан.

— Не эти конкретно. Такие же. Потом. Мы, если выживем и вынесем все это, станем защищать своих внуков от того ужаса, который видели. Будем стесняться рассказывать, как все было жутко, жестоко и страшно. И вырастим наивных дуралеев. Тогда-то и появятся такие жулики и напарят за милую душу.

213