Связи по-прежнему нет. То есть с кронштадтскими кораблями и подразделениями связь в порядке — а вот соседи что-то заткнулись. И стрельба смолкла. Это совсем непонятно. Не было артиллерийской пальбы — нечем было б танки выбить. Должна была бы часть брони уцелеть. Да и дымов оттуда не видать — а горящая техника дает такие чадные столбищи, что слепой — и тот, если не увидит, так за пару километров унюхает.
Хотя не факт, что битая техника обязательно должна пылать костром…
Но вообще желание лезть на завод пока остывает…
Только сейчас замечаю, что не вижу никого из тех, с кем мотался к соседям.
Оказывается, Надежда с Рукокрылом — еще там у подполковника.
Меня искали.
Летеха, несколько скисший, топчется рядом.
Он вообще между стульев — и как бы не решил, что лучше ему с броней откатиться к супермаркетам. Я бы так точно так решил. Потому как жирная синица в руках — она сытнее.
Вообще — самое хреновое — это отсутствие информации.
На военный совет из БТР вытаскивают Севастьянова.
Инженер хренеет, увидев морфа. Первое охреневание не успевает схлынуть, когда замечает лежащего на насте голого Творца.
Мне кажется, что у Севастьянова возникает сильное желание напинать пленного, от которого его удерживает только наше присутствие. И больше, пожалуй — присутствие морфа.
— Это ж этот! И тварь егонная!
— Знаем. Вопрос в другом — штурмовавшая группа на что-то напоролась и откатилась, судя по всему — с потерями. Что там могло оказаться такого, что разгромило считай батальон с танками? Артиллерия? Зенитки? ПТУРСы? Что у вас там было?
— Не, этого не было точно. На территории завода есть склад охотничьего вооружения и боеприпасов — в виде конверсии делали. Артиллерии точно не было.
— Оборудование в цехах — в рабочем состоянии?
— Пока да. Но его ж рвануть — минута делов. Ну не минута. Но все равно — ломать — не строить.
— Получается так. Если нам внутрь лезть — как лучше?
— В каком составе? С коробочками или пешком?
— А пешком рекомендуете?
— Залезть-то проще будет. Вот вылезти боюсь, не получится.
В этот момент появляется счастливый ботан. Такой радостный, словно только что удачно девственность потерял.
— Есть связь! Командир, есть связь! Паштет отозвался! Сюда едут!
— Какой еще паштет?
— Да Пашка же!
— Челепить! — авторитетно заявляет с брони Ильяс, не отрываясь от бинокля.
Странно, это ж по-корейски вроде? Ну да он полиглот, это я уже видел. Ну, то есть слышал.
— Мутабора с гением пока попросите в грузовичок перебраться.
О, а группа-то тоже не зря сидела — отрофеились, похоже. Действительно не увидел сразу — а позади брони стоит пара КАМАЗов с кунгами. В одном кунге даже печка топится — дымок видать. Вот вроде и большие объекты, а по сравнению с дулом пулемета на первом плане — совершенно не видны были.
Сообщаю морфированному коллеге, что идет бронегруппа, лучше пока нам с глаз долой из сердца вон спрятаться. От волнения путаюсь, но почему-то морф не злится на вставляемые глаголы и прочие части речи.
У машин — новый сюрприз. Из кабины вываливается Семен Семеныч, дальше на его слегка заспанной и потому помятой физиономии пролетает сложная гамма чувств. Сделавшая бы честь любому современному актеру, не говоря уж про Балуева, сохраняющего твердокаменность морды лица в любой из своих 569 ролей.
Семен Семеныч спросонья видит сначала меня — радость совершенно искренняя и приятная мне, потом посторонних — удивление, потом морду морфа — удивление, ужас — и руки шарят по куртке в поисках того, что верно в кабине осталось, потом сомнение, потом опять удивление и уже с недоумением в глазах, выдав всю эту палитру эмоций в пару секунд:
— Привет! А это кто?
— Это пленник и союзник. Мутабор — союзник. Коллега. Врач.
— А голый вассер?
— Нудист — представитель противника. Творец Мутабора.
— Это как?
— Повтор реанимации — сохран деятельности мозга.
— Ничего не понял? Он что — врача садировал, пока тот не обернулся?
— Подтверждение. Момент — прятки в кузов.
— Доктор, а что это вы так странно размовляете?
— Мутабор — сохранение речи. Понимание речи. Только существительные.
Наконец находится хоть один нормальный человек. С нормальной реакцией на мой явный бред.
— Охренеть! Что, серьезно? Он говорит?
— Подтверждение.
Мутабор начинает кряхтеть.
Семен Семеныч с сомнением смотрит на меня, с опаской на Мутабора.
— Ладно, давайте в кузов.
В кунге шаром катай. Печки нет, хотя вроде как положена по штату — и лист железа на полу и забитая дырка в стенке. Холодно, почти как на улице. Наверное, потому и нет никого.
— Мутабор, а что на заводе?
— Ы?
— Семен Семеныч — конкретность вопроса.
— В каком смысле?
— В таком, что так и я не отвечу.
— Вам и отвечать нечего — вы там не были.
Морф опять начинает кряхтеть. Это конечно лучше, чем их стенание или как там они кричат перед атакой, но все равно неприятно.
— Извинения.
— Хххеррня!
Семен Семеныч подскакивает.
— И впрямь говорит! А петь он умеет?
Ну, это понятно. Дружок — песельник еще в себя не пришел толком, петь Семен Семенычу было видно не с кем, а привычка — вторая натура. Соскучал.
— Мутабор — песня? Приглашение.
Морф опять чумеет. Когда уже начинаю бояться, что он завис наглухо — пожимает плечами.
— Проба?
Еще раз пожимает плечами.
Потом как-то скептически выговаривает:
— Хххммуссыххаферрапхия… шшуушшь!